«Мусульманский элемент здесь наиболее многочисленный и активный и, вероятно, также наиболее полезный»

— Генерал Луи Файдхерб о ситуации в Сенегале, 11 апреля 1856 года

В предыдущей части мы рассказали о том, как французы пытались построить свою колониальную империю в Египте и затем использовали накопленный опыт в Алжире и Тунисе.

Сегодня мы поговорим о том, как они построили в Марокко монархию, создали «чёрный ислам» в Западной Африке и почему для них был важен союз с Османской империей.

Марокко: возвращение короля

В трёх соседних (и во многом схожих) странах Магриба французы построили совсем разные системы управления. Алжир был именно присоединён к Франции и там была построена чёткая «вертикаль власти», в Тунисе была «криптоколония» с большой автономией местных властей, а в Марокко французы построили полноценную национальную монархию и вывели страну в люди. Но обо всём по порядку.

В истории исламского мира Марокко занимает особое место. Когда-то на значительной части Иберийского полуострова существовало исламское государство. Позднее испанская пропаганда классифицировала их как «мавров», но свидетельства той эпохи говорят об обратном — это были те же испанцы по языку и бытовым привычкам (поэтому в современном испанском можно найти 4000 слов арабского происхождения и у этих языков очень много общего). Верным будет и обратное: просто посмотрите на современных испанцев и попробуйте отличить их от арабов. Тем не менее в начале XVII века подавляющее большинство их изгнали из Испании, и они рассеялись по всему миру — но особенно много их оказалось в Марокко. Они мигрировали не только в прибрежные города, но и в удалённый район Рифских гор. Логично, что они были крайне недовольны своим положением беженцев и поэтому принесли в местную культуру джихадистские настроения. Даже сегодня Риф остаётся крупным хабом для североафриканских джихадистов. Другой фактор заключался в высокой религиозности населения страны — ислам играл в жизни самых разных классов населения несколько большую роль, чем племенные порядки. По этой причине, когда французы завоёвывали Алжир, султан Марокко и религиозные авторитеты оказывали серьёзную финансовую и материальную поддержку восставшим алжирцам в 1839–1845 гг.: отправляли туда добровольцев, закупали у англичан в Гибралтаре ружья для восставших и т. д. Они даже нанимали европейских «военспецов» из числа сидящих без работы испанских и британских офицеров.

Османы не смогли захватить Марокко, поэтому там остался свой султан, но страна существовала скорее не как единое целое, а как конгломерат очень разных территорий: прибрежные города (5–10% населения), рассеянное по огромной территории сельское население, пиратские анклавы и берберские племена. Султан из династии Алауитов почитался как потомок пророка Магомета, и та немногая власть, что у него была, опиралась на «махзен», систему сбора налогов и администрирования территории, в основе которой был религиозный и личный авторитет. Фактической власти у султана было меньше, чем, скажем, у центрального правительства во враждебной Франции.

Тем не менее султан вёл себя довольно воинственно и независимо по отношению к европейцам и в 1844-м даже начал войну против Франции с понятным итогом. Что характерно, это поражение вызвало большое восстание против махзена в племенных областях. После подавления восстания султан и богословы стали сотрудничать с французами и даже встали на путь официального джихада против алжирских мятежников (1845–1847 гг.), чьи активности в пограничных областях Марокко подрывали суверенитет махзена на этих территориях.

Постепенно под влиянием французов султан начал модернизацию государства, что выразилось в создании государственных монополий в торговле, доходы с которых шли на создание централизованной армии. Правда, это не помешало стране проиграть войну Испании в 1859 году, после чего три последующих султана Мухаммад IV (1859–1873), Хасан I (1873–1894) и Абд аль-Азиз (1894–1908) ещё более активно модернизировали страну. «Окном в Европу» для султана служила Великобритания, через которую в страну не только поставлялись европейские товары, но и военные технологии, и гранты на развитие реформ. Однако процесс реформирования наткнулся на препятствия, оказавшиеся непреодолимыми:

— Реформы и создание централизованного правительства закономерным образом привело к бунтам части элит и некоторых групп интересов (в частности, кочевников), чьё экономическое и политическое влияние зиждилось на вольных порядках предшествующих столетий. Некоторые племена вообще не платили налогов до 1903 года. Так что конец XIX и начало XX века были временем крупных бунтов против правящей династии, расшатывавших авторитет султана.

— Европейцы не давали Марокко покоя. Две войны с Испанией (1859, 1892) закончились поражением и тяжёлыми контрибуциями; французы в 1900-м отняли у страны город-оазис Ин-Салах и оазис Туат. Вообще от полной аннексии Марокко спасала только позиция Британии, но после 1904 года (создание англо-французской Антанты) надежды на англичан уже не было. Также европейцы подчиняли себе Марокко посредством займов, которые выдавало под гарантии реформ, за которым посылали наблюдать своих агентов, которые предписывали властям Марокко выполнение конкретных действий. Так, основными бенефициарами экономического роста в Марокко были европейские компании, владевшие огромными сельскохозяйственными территориями и процветавшие в условиях низких или отсутствующих налогов.

В общем, можно наблюдать типичную колониальную историю с закабалением независимого государства, но если присмотреться внимательно, то можно увидеть немало параллелей с историей петровской России — просто Алауитам не повезло со таймингом и обстоятельствами, в отличие от Романовых. В итоге всё закончилось двумя гражданскими войнами, иностранной интервенцией в несколько этапов и полным подчинением и завоеванием страны французами. В принципе, здесь бы истории монархии закончиться, а Марокко превратиться в полный аналог Алжира — но обстоятельства были другими.

Французам досталась очень сложная «композитная» территория, раздираемая множеством внутрирегиональных противоречий. Что ещё хуже, первые годы после начала французской интервенции прошли под знаком джихадов, объявленных разными местными акторами. Особенно крупным было восстание на юге страны под руководством Ахмеда эль-Хиба, в котором участвовало не меньше 10 тыс. человек. На пике восстания они даже смогли захватить Марракеш, один из ключевых городов страны. Учитывая «фрагментарность» марокканского общества, в случае дальнейших успехов французам следовало ожидать формирования единого племенного союза и создания на значительной части территории страны аналога суданской «империи дервишей», с трудом побеждённой британцами за 13 лет до этого. Иными словами, французов ожидала своя полноценная версия американской войны в Ираке. Даже военная победа над эль-Хиба убрала только симптом, но не саму болезнь: трайбализм и высокий уровень исламизации марокканского общества непременно должны были породить череду джихадов против французов с перспективами распространения восстания на весь Магриб.

Поставить себе на службу местных улемов было не так просто, если учесть долгую традицию их гражданской независимости и неофициальный статус уважаемых партнёров султана. Правление Абд аль-Азиза и первая гражданская война закончились в январе 1908-го после того, как он был смещён улемами Феса, что указывает на большую роль исламских богословов в умиротворении страны. При этом правящий представитель династии Алауитов сам по себе был фокальной точкой местной политики. В теории, французы могли бы полагаться на чисто компрадорскую часть элит (из портовых городов и вокруг совместных предприятий), но восстание эль-Хиба показало, что они не могут эффективно мобилизовать свою клиентелу в случае крупных беспорядков. А вот султан, махзен и улемы могли. Значит, французам нужно было править через них — создать заново новую исламскую традицию для Марокко не представлялось возможным (в конце концов, правящая династия была старше республики, её завоевавшей).

В этом плане построение в Марокко централизованного правительственного аппарата отвечало интересам улемов как класса — потому что управленцев и функционеров набирали из них или среди членов их семей. Сами улемы в подавляющем большинстве были выходцами из среды городских торговцев (ещё были стипендиаты из числа селян, но меньшинство) — то есть тут французы, при сохранении должного такта, могли сохранять с ними гармоничные отношения. То же самое касается и правящей семьи с её приближёнными — вместо врагов и ниспровергателей французы решили стать монархистами и гарантами укрепления и расширения власти Алауитов.

В итоге из Марокко сделали не просто протекторат, но ещё и наделили султана большими полномочиями. Ну, точнее так — спущенные французами сверху планы реформ и преобразований официально считались советами и внутри страны приводились в жизнь во имя султана и на острие французских штыков. Звучит так, как будто султан был не более чем колониальной марионеткой — но по факту под его властью объединялась вся страна: в дофранцузскую эпоху власть султана не была абсолютной даже в крупнейших городах вроде Феса (что уж говорить про дикие племена), но при французах её распространили даже на самые дальние уголки страны. Французы дополнили султанский махзен (столпом которого было религиозное признание монарха) современными бюрократией и армией. Махзен и сегодня продолжает существовать в Марокко как одна из невидимых опор власти монарха: армия и административный аппарат продолжают существовать, но наличие в них людей лично лояльных Алауитам снижает риски восстаний и переворотов.

Столкнувшись с непредвиденными обстоятельствами в Марокко, французы вовремя сориентировались и сделали ставку на местную монархию: оставив за собой реальные рычаги, они смогли построить хорошую централизованную систему управления, не встречавшую отторжения у местных и имеющую в их глазах полную легитимность. Присутствие неформальной системы махзена французы также поставили себе на службу — это помогало нивелировать минусы де-факто колониального управления в глазах местного населения.

В Марокко французы пришли однозначно как завоеватели и эксплуататоры, но в глазах населения быстро стали агентами султана правоверных, чей авторитет был освящён исламскими богословами. Учитывая то, что на этой территории французов изначально ожидал полноценный джихад и затяжная война, это был серьёзный успех.

Западная Африка: полумесяц над чёрным континентом

В подавляющем большинстве случаев после аннексии очередной территории колониальные империи были вынуждены действовать с оглядкой на местные расклады. В «чёрной» Африке эти расклады заключались в доминировании мусульман в экономической и политической жизни страны при подчинении им огромных масс автохтонного населения, поражённого в правах. Например, правители самых разных царств на территории нынешнего Сенегала полагались на воинов арабского происхождения («хассани»).

Масштабная исламизация Западной Африки началась относительно поздно (в поздние десятилетия XVIII века) и была в несколько меньшей степени продиктована откровенным притеснением со стороны завоевателей, чем на востоке континента. В Западной Африке обращение в ислам было закономерным шагом для тех, кто желал преуспеть в коммерции. Дело было также в том, что шариат — это всё-таки власть закона, а для коммерсантов очень важно правовое обеспечение сделок и наличие контрактов. Поэтому там количество мусульман, относящихся к негроидной расе, было заметно большим, чем на западе континента, но и там оставалось деление этнических групп на «господ» и «подчинённых». Даже сегодня, скажем, в Мали, слои общества с дефицитом меланина в коже и повышенным уровнем исламизации относятся к экономической элите (и закономерным образом угнетаются местными неграми).

Исламизация общественных отношений в начале XIX века в сочетании с недовольством европейским империализмом постепенно породили запрос на политический ислам.

В первой половине XIX века в регионе появилось своё исламское государство — халифат Масина. Как и ИГИЛ, оно существовало за счёт обирания населения и грабежей караванов, так что продолжение его существования было не в интересах коммерческих элит региона, что, однако, не развернуло тренд на религиозные войны в регионе.

К моменту прихода колонизаторов в регионе уже полным ходом шло несколько джихадов с целью создания исламских государств. Начиная с 1850-х гг. Аль-Хадж Умар аль-Фути Таль строил на территории Мали, Сенегала и Мавритании свою собственную мусульманскую империю; несколько позднее Самори Туре построил шариатское государство в Мали. В пустынных областях Мавритании джихад против Франции вел шейх Ма’аль-Айнин. В конечном итоге все эти политии не устояли перед военной мощью Франции. Сломив сопротивление местных шейхов и эмиров, французы столкнулись с реальностью, очень напоминавшей то, что предстало перед глазами англичан в Восточной Африке.

Высокий процент чёрных среди мусульманских элит не означает, что обычных негров не угнетали. В руках арабов и их потомков находилась караванная торговля и экспорт рабов. Уже это делало ислам религией господ, как и в добританской Восточной Африке. Что характерно, даже чёрные мусульмане региона считали себя выше чёрных соплеменников при любых обстоятельствах: даже когда они оказывались сами проданы в рабство в Америку (такое случалось, пусть и редко), они нередко занимали руководящие посты в иерархии рабов-негров (в том числе и по причине своих более высоких сельскохозяйственных навыков).

Работорговля в Западной Африке являлась источником высоких доходов и, как следствие, высокого статуса. Коллапс цен на европейских рынках после постепенной отмены работорговли заставил местных работорговцев затянуть пояса, но кроме них оставались рынки с хорошим потенциалом спроса — в частности, Марокко (где ежегодный объём рабов в последней четверти XIX века варьировался от 3.5 тыс. душ до 6.5 тыс. душ) и Османская империя. Дело в том, что рабский труд был нужен для таких критически важных видов работ «пустынных» экономик, как копание и обслуживание колодцев, а также выращивание пальм.

Сельскохозяйственные угодья в оазисах также полагались на рабский труд. Можно было бы ожидать, что французское продвижение в Африке во второй половине XIX века положит конец рабству в регионе, но на практике колониальные власти накладывали налог на работорговлю и/или задействовали рабов на инфраструктурных работах. В официальных колониальных изданиях вроде Moniteur du Senegal даже в начале XX века можно было встретить рекламу рабов-детей, которых там политкорректно называли сиротами, ищущими работу (через взрослых посредников, sic!).

По-серьёзному французы боролись с работорговлей только в Алжире — и только потому, что там вместо арабов появилась своя многочисленная «раса господ» в лице европейских поселенцев, которые занимались порабощением самих арабов. Африканская работорговля всплыла в контексте Алжира в начале 1840-х гг., когда там происходило крупное восстание арабов: колониальные власти обдумывали идею импорта в Алжир рабов-негров с целью постепенной замены ими коренного населения, сопротивлявшегося французской администрации. От этой идеи быстро отказались, но алжирские арабы (особенно работорговцы из зоны Сахеля) очень боялись, что французы реализуют эту угрозу.

Так что восточноафриканский нарратив с арабо-мусульманскими поработителями и угнетёнными ими неграми применим и в случае запада, пусть и с некоторыми оговорками.

Ниспровергнуть все иерархии сразу означало потерять управляемость в колонии. Пример подобной политики можно увидеть в Ираке, где все неприятности начались после ликвидации американскими оккупантами партии «Баас», в руках которой были все ниточки управления обществом.

С отменой рабства «де-факто» тянули максимально долго, чтобы не подрывать материальное благополучие влиятельных вождей, которые поддерживали порядок в подчинённых французами областях. Также существовал вопрос рабочей силы: англичане и американцы вычерпали львиную долю китайской и индийской рабочей силы для своих заморских проектов. Поэтому когда французы начали строить железные дороги в регионе, они столкнулись с серьёзной нехваткой рабочей силы. Пул рабов позволил несколько решить эту проблему, хотя французы называли это «мобилизацией на строительные работы». Например, железная дорога от Бафулабе до Бамако была целиком построена рабами и/или недавно освобождёнными рабами, которых колониальной администрации сдал в аренду бывший хозяин. Он всё равно сохранял над ними большую власть просто потому, что в его владении оставались сельскохозяйственные угодья (90% населения региона не владело землёй, которую обрабатывало) или он просто являлся крупнейшим дельцом в регионе (это приводило к тому, что у подмастерьев бывший хозяин мог забирать почти 75% заработка).

Звучит всё это не очень хорошо, но так французы могли снижать свои управленческие издержки, что позволяло в будущем «ослаблять гайки» без ущерба для себя. В итоге после ВМВ на 18.2 млн человек во всей Французской Африке (включая экваториальную) приходилось всего 4547 чиновников-европейцев (или 3660 белых представителей метрополии на 15 млн негров Западной Африки).

Освобождение рабов в широких масштабах французские колониальные власти практиковали тогда, когда нужно было уничтожить чью-то власть. Например, французы освободили 3000 рабов Бокара Биро, правителя имамата Фута-Джаллон, воевавшего с французами. Но этих рабов, что характерно, оставили под управлением бывших надсмотрщиков, и в течение последующих лет французский комендант регулярно привлекал их к принудительным работам. В период 1897–1914 годов французские военные совершили «принудительные освобождения рабов» у 9 крупных нелояльных вождей. Иногда местные руководители сами просили французов вмешаться в продолжавшиеся рейды работорговцев, как это сделал в 1901 году Моктар уд-Ахмед, «хассани» из региона возле Каэди (рейды работорговцев отнимали у него сельскохозяйственных работников).

Население колонии Верхний Сенегал и Нигер в конце XIX века. Как можно увидеть, рабы составляли 21% всего населения региона. В Гвинее из 1.34 млн. человек населения почти половину составляли рабы. Источник: Martin A. Klein «Slavery and Colonial Rule in French West Africa», стр. 254-255

Немалую роль в подрыве власти мусульманских элит играли католические миссии. С одной стороны, они и так являлись агентами колонизации: предоставляли медицинские услуги в удалённых областях, способствовали распространению французского языка и прочее. С другой стороны, они являлись для сбежавших рабов Доном, с которого выдачи нет. В итоге в некоторых областях региона после перемещения рабов население упало на 50%. Несмотря на двойственную позицию французского правительства по вопросу о невольниках, «виноватыми» были назначены арабо-мусульмане — а французская армия и администрация если и не спешили освобождать чужих рабов своими руками, то не мешали им бежать под свою защиту. Собственно, так постепенно была уничтожена экономическая основа джихадизма в Западной Африке: чтобы заниматься войной, шейхам нужен был большой пул рабочей силы, которая обрабатывала бы поля, пока моджахеды сражаются на войне против колонизаторов. Романовы подобным образом изживали католические шляхетские элиты правобережной Украины в ходе интеграции этих земель в состав Российской Империи.

Также благодаря этому в стране постепенно росла доля населения, лично благодарная французам и Франции за повышение социального статуса. Это сыграло свою роль на полях сражений ПМВ, где за Францию бились 180 тыс. западно-африканцев, из которых ¾ были бывшими рабами. Кстати, в Марокко власть султана при французах расширялась и утверждалась при использовании преимущественно сенегальских штыков.

Позднее эти демобилизовавшиеся негры-вольноотпущенники стали агентами изменений в обществе региона, когда вернулись в родные селения. Они пересматривали «общественный договор» с правящими семьями, чем ещё больше способствовали размытию авторитета и влияния «исконного» мусульманского правящего класса. Ветераны также получали преимущество при наборе в колониальную администрацию. После Второй мировой в воспитательных целях французы организовывали для западноафриканских солдат паломничество в Мекку. Дело в том, что французской пропаганде помогал расизм, с которым черные люди сталкивались в арабских странах. Конечно, французский расизм никуда не девался, но с арабов как единоверцев спрос вроде как повыше.

В долгосрочной перспективе всё это привело к тому что, например, Сенегал очень долго оставался страной со сниженным риском исламского терроризма, несмотря на изначальные традиции джихада. Кстати, французы до сих пор сохраняют значительное военное присутствие во всей Западной Африке, где к ним относятся довольно ровно.

По идее, широкое исламское сопротивление завоеванию Африки должно было бы настроить французов на демонтаж системы мусульманских элит и системы исламского образования в регионе вообще. Но в тех обстоятельствах это было бы крайне недальновидным решением. Вместе с покорением региона французы унаследовали край, где что-то минимально похожее на цивилизацию существовало только в пределах мусульманского сообщества.

Крупные поселения, письменность, образование, гигиена, законы — в Африке это присутствовало только в рамках ислама. Если в Северной Африке коллаборационистов среди мусульман приходилось искать, чтобы избежать восстания арабского большинства, то в Западной Африке ислам был нужен для администрирования огромных масс негров. Также сыграла свою роль «авраамическая солидарность» — мусульмане европейцам на инстинктивном уровне были (и остаются) более понятными, чем анимисты и язычники. Поэтому в межвоенное время (1918–1940) французское правительство никак не препятствовало распространению ислама в неисламских областях даже в ущерб христианским миссионерам.

Исламизация и колонизация в регионе шли рука об руку: у имамов и улемов увеличивался их социально-политический капитал, а колониальная администрация включала в орбиту своего влияния всё большее число туземцев. Поэтому нет ничего удивительного в том, что внук джихадистского вождя Таля, Сейду Нууру Таль, стал одним из самых активных агентов Франции в Африке и чутко реагировал на изменение повестки в метрополии: до 1940-го он рассказывал о том, что Германия — это держава враждебная исламу; при режиме Виши высказывался в примирительном духе. Гипотетически был возможен джихад против Союзников в рамках соответствующего проекта нацистов, но после того, как «Свободная Франция» де Голля утвердилась в Алжире, мусульманские деятели Западной Африки сразу же перешли на сторону французов.

Затем связи с мусульманским духовенством в регионе перешли по наследству к Четвёртой республике. Столь частая (и всегда — насильственная) смена власти в метрополии без потери управляемости в колониях говорит о том, что иерархия и система управления были выстроены на крепком основании.

К этому также располагали политические изменения во Франции. После 1871 года с падением империи в колониях начали проводиться свободные выборы в муниципалитетах. Понятно, что в те нетолерантные времена в колониальных городах политика была пространством только для белых и мулатов, но и с ростом численности негородского населения и усложнением системы общественных отношений его мнение тоже приходилось периодически принимать во внимание. По понятным причинам, в Западной Африке не было негритянских общественных организаций, в качестве представителей этих сообществ использовались кадии. Как и в случае Алжира, этот институт пытались искоренить в ходе очередной волны секуляризации метрополии в 1905-м, но вскоре их восстановили, поскольку для сенегальских мэров кадий был проводником политики города среди быстрорастущего сельского мусульманского населения. Но здесь нужно было соблюсти баланс.

Колонизаторы понимали, что ислам, с одной стороны, помогал объединять в единое целое множество разных племён (что было удобно с управленческой точки зрения). С другой стороны, чтобы эта общность не стала частью глобальной (соединив негров с жителями Магриба и, шире, с подданными Османов) и оставалась надёжно изолирована от возможных восстаний в других частях исламского мира, они старались в публичной и научной сфере исключить «Islam noir» (фр. «чёрный ислам») из общемусульманского «арабского» контекста. Поэтому в Западной Африке французы поддерживали местный ислам (в котором было множество пережитков местных суеверий и огромную роль играла личная преданность местным духовным лидерам) в противовес ортодоксии — чтобы ослабить связь местных чёрных с арабским миром. Собственно, понятие «чёрного ислама» придумал французский колониальный администратор Поль Марти, остановивший преследования против ордена Мюридийя: последователи ордена обращали в ислам негров по племенному признаку и ещё способствовали переходу своих земледельцев на выращивание арахиса (французы придавали этой статье экспорта большое значение). Больше половины работ Марти (а он, между прочим, известный исламовед) посвящены поиску отличий африканского ислама от арабского с конечной мыслью, что ислам для негров как образ жизни всегда базировался на обычаях доисламских времён, и сложившееся положение дел нужно поддерживать.

Это отчасти объясняет, почему западноафриканские солдаты никак не реагировали на пропаганду алжирских бойцов за независимость Алжира из ФНО в ходе конфликта в Северной Африке — сказывалась выстроенная французами разница культурной «операционной системы» негров.

«Освободительные» тенденции не привели к обратным тенденциям в распространении ислама (в конце концов, сегодня в регионе большинство населения — мусульмане). Но они сделали его более «народным» и направленным против исламских элит, т. е. менее опасным для французского владычества. «Мы за бедных, мы за негров». В качестве хорошего примера можно привести деятельности ордена Хамаллайя, которые хотя иногда и преследовались французами, но их деятельность нанесла куда больше вреда местным вождям: вражда с последователями ордена отнимала у местной аристократии достаточно времени, чтобы у них не возникало искушения восстать против французов. В результате потворства колониальной администрации ислам всё больше «демократизировался», и после ВМВ (где за Францию воевали примерно 200 тыс. негров) массовым явлением стали мусульманские школы («медресе») и мечети под управлением освобождённых рабов.

Разумеется, не всё шло в соответствии с пожеланиями колониальной администрации. На первых порах французы хотели централизовать исламское образование в регионе, чтобы через контролируемые школы внедрять идеи научного и общественного прогресса среди негров. Но успех данного предприятия был ограниченным: в народе куда большей популярностью пользовались мурабиты, местные святые. Активно бороться с ними можно было только с ущербом для замирения региона, поэтому влияние французов распространялось не так быстро. Кстати, получается любопытное пересечение с исламской политикой британцев в Индии: там сопровождавшим солдат святым-факирам колонизаторы покровительствовали, поскольку они позволяли держать их в плену суеверий и предрассудков.

Существование в Западной Африке нескольких конкурирующих видов ислама («арабский» и «коренной») также привело к тому, что несмотря на наличие в регионе большого количества христиан основные конфликты всё же происходили между мусульманами.

Культурная близость христианских небелых сообществ не мешала колониальным властям поддерживать мусульман тогда, когда они считали это нужным. Например, в сенегальском Сен-Луи вся коммерческая деятельность, связанная со внутренними районами страны, изначально находилась в руках местных христианизированных мулатов. Их участие в этих процессах было органичным, поскольку в течение нескольких столетий город развивался как чисто французское предприятие. С течением времени их интересы пересеклись с интересами местного исламского духовенства: воины-«хассани» обирали подконтрольные шейхам сельскохозяйственные поселения вдоль рек и контролировали сбыт продукции мулатам из Сен-Луи, стимулируя охотничье-собирательскую торговлю в ущерб оседлому сельскому хозяйству. Когда перед французским колониальным администратором Луи Файдхербом встала задача дальнейшей экономической эксплуатации Африки, он назначил городу французского мэра, которого сопровождали два мулата-советника (оба были мусульманами), чтобы те разнообразили сельскохозяйственный экспорт. При нём же в Сен-Луисе появился шариатский суд для мусульман (с назначенным французами кадием, конечно же).

Не обошлось и без «промежуточных» групп. Были в Западной Африке и другие интересные народы — в частности, ливанцы. Ливан всегда являлся особенным краем (и когда-то был весьма развитым государством), и миграция ливанцев (в подавляющем большинстве это были христиане-марониты) в африканские колонии Франции началась ещё в 1890-х. К началу деколонизации в регионе проживали 100 тыс. ливанцев. «Особые отношения» между французами и ливанскими христианами завязались ещё в XVI веке с признанием Франции Османами как защитницы христиан в своих владениях, но особенное развитие они получили после гражданского конфликта в Ливане в 1860 году, когда сообщества христиан, друзов и мусульман решили разжечь костёр межрелигиозной дружбы. Французские войска вмешались в конфликт на стороне христиан и, выражаясь словами капитана Луи Рено из фильма «Касабланка», это стало «началом прекрасной дружбы». Оказавшись в колониальной Западной Африке, марониты [ожидаемо] заняли доминирующее положение в торговле и отрасли гостеприимства. Сегодня в Западной Африке проживает 200–300 тыс. ливанцев, и они по-прежнему являются привилегированной группой населения с долей в доходных бизнесах, пусть больше их и не защищают французские солдаты.

Французская политика покровительства неграм дала свои плоды после получения этими странами независимости. До французов арабский был единственным письменным языком в регионе многие столетия. А там, где местные народы продолжали говорить на своём языке, писали они его всё равно на арабском алфавите. Как сказал французский колониальный губернатор барон Роже:

В 1828 году в Сенегале было больше негров, которые могли читать и писать на арабском, чем во Франции было крестьян, которые могли читать и писать на французском.

Ниша «городской цивилизации» в Западной Африке не была занята исламом (в отличие от севера континента) по причине малого количества полноценных городов. Так что очень быстро «хорошее образование» (то есть такое, при котором можно было получить работу в колониальной администрации) стало французским, как и все топовые издания в колониях. Местные языки постепенно переходили на латиницу. Схожие процессы протекали в британской Северной Нигерии, где язык хауса (будучи языком командования в местных армейских подразделениях, он должен был пониматься всеми английскими чиновниками в колонии, сдававшими экзамен по нему) тоже частично перевели на латиницу (он до сих пор существует на двух алфавитах).

В рамках исламского образования региона, щедро проспонсированного французами (на их деньги строилось много новых мечетей и медресе), совсем избежать арабского было нельзя, но во многих медресе обучение было двуязычным (французским и арабским), так что язык метрополии шёл в нагрузку. Набор в них тоже осуществлялся избирательно. Например, на севере Мали до самого начала 1930-х созданная французами «медерса» (так французы называли медресе в Западной Африке) набирала в основном местных негров из неаристократических семей — чтобы создать «естественных коллаборационистов». В то же время на юге Мали, где христианским миссионерам было дозволено работать, местные негры получали европейское образование и затем пополняли ряды местного чиновничества. Так закладывалась основа «коренизации» стран Западной Африки и уничтожались культурно-исторические связи региона с большим мусульманским миром.

В результате разговор о будущем этих стран буквально проходил на всех возможных языках, кроме арабского — в публичных дебатах и дискуссиях о деколонизации арабский не использовался, арабоязычное сообщество замкнулось внутри себя в результате политики колониальных властей. После получения независимости странами региона дипломы выпускников «чисто арабских» учебных заведений не признавались правительством, а колониальные языки (французский, английский и португальский) оставались обязательным условием при приёме на нормальную работу, в то время как арабский стремительно терял свои позиции в жизни новых стран.

Описанные выше меры французов («Islam noir» и языковая политика) привели к успешной «деарабизации» Западной Африки, которая не остановилась после деколонизации. Например, сегодня огромный корпус местной литературы, написанной на арабском языке или с использованием арабского алфавита, в большинстве вузов региона хранится в отделе Ближнего Востока (!), потому что «учите украинский!» «ну раз арабский язык, то это к нам отношения не имеет». Таким образом, африканцев убедили в том, что огромный пласт их истории и культуры является чужим. История доколониальных исламских политий в регионе, конечно, неоднозначна, но на общем негативном культурном фоне Африки это хоть какой-то образец цивилизации. Белыми европейцами местные жители всё равно не стали и не смогут стать, а окно в исламский мир для них — это доступ к более высоким образцам культуры и международному положению. Ничего подобного оставленная французами колониальная инфраструктура не даст. Она до сих пор работает исключительно на выкачивание из региона трудовых и природных ресурсов, благо «Франкафрика» живёт и здравствует. Но местные народы выбрали путь маленьких и гордых носителей серер, пулаар, мандинка и ещё более чем 30 местных языков. Аналогии с постсоветским пространством и «лингвистическим нацбилдингом» в Прибалтике и на Украине очевидны.

Османский связной

Хорошим отношениям Франции с исламом в своих колониях способствовали связи с Османами. Это был очень важный момент, поскольку в случае стран Магриба французы не просто вторгались в османскую сферу влияния, но и отнимали её владения: османскими провинциями номинально были и Тунис, и Алжир. При этом они продолжали официально считать, что у них есть официальная граница с Марокко — поскольку Тунис оставался в статусе протектората, а Алжир относился к категории «хитта» (османский термин, означавший территорию с зыбкими границами). Вообще можно сказать, что это была попытка «сохранить лицо», но даже в Европе Модерна было много территорий с двойным подданством (скажем, когда управлял французский наместник, а налоги платились королю Испании). А ведь Османская империя по своему устройству очень напоминала раннюю Европу. Но османское присутствие в крае было более серьезным, чем многим хотелось бы думать — сразу после французского завоевания свыше десяти тысяч османских подданных покинули пределы региона, а многие из тех, что остались, принимали участие в первой волне вооружённого сопротивления французам (по своей воле и без османской поддержки). В Тунисе османских граждан было так много, что сегодня в Тунисе насчитывается от 500 тыс. до 2 млн граждан турецкого происхождения (а турецкий изучают во всех средних школах страны). Это был хороший материал для «гибридной войны» против французов, который Османы не использовали по нескольким важным причинам.

О длительном союзе Франции и Порты мы уже говорили, здесь добавим только что наполеоновская экспедиция не прервала этот процесс (хотя «осадок остался»). Нельзя сказать, что Османы были в восторге от союза с Францией, но потеря полунезависимого Магриба и французское участие в автономизации Египта стоили союза против России, являвшейся для Порты экзистенциальной угрозой. Пиратские анклавы принадлежали Порте так же, как и пиратская республика Нассау Британии (примерно никак), при том что они не могли установить над ними полноценный контроль. А вот огромные христианские территории в Европе и Малой Азии были для них очень важны. Не в последнюю очередь из-за того, что огромную роль во внутриосманской политике играла партия христиан-фанариотов, рассматривавшая турецкое засилье как промежуточный этап на пути реставрации Порты в державу ромеев. Уменьшение численности исламских подданных они не рассматривали как трагедию, а вот выступления прорусски настроенных христианских единоверцев всегда давили с большой кровью просто потому, что они составляли демографическую основу их могущества.

Также значительную помощь Османам оказывали англичане, но в политическом и технологическом плане французская поддержка и ноу-хау были более ощутимыми. Для спокойствия французов Османы тоже играли большую роль, поскольку большая часть британских подданных-мусульман не имели прямого отношения к Порте (кроме хаджа), а вот львиная доля французских мусульман входили в османскую зону влияния. Поэтому роль французов в Османской империи была всё же более конструктивной, чем у англичан. Да и Крымскую войну, вопреки английской пропаганде, вытянули на себе в первую очередь французы.

Когда в 1839-м в Османской империи начались реформы Танзимата (список мер, направленных на централизацию и укрепление власти султана в империи), осуществляли их бывшие студенты французских вузов. Когда в 1911-м правительство выступило с обращением ко всему населению империи, оно сделало это на 9-ти языках: 8 из них принадлежали народам империи (включая ладино и сербский), а 9-м был французский.

Аллегорическая картинка: Османы празднуют появление конституции империи при Абдул-Хамиде II в 1876-м. Женщина в оковах — это Турция. Сверху ангел несёт лозунг Французской революции, написанный на турецком (арабской вязью) и греческом: «Свобода, равенство, братство»

В эпоху Танзимата визирями (то есть премьер-министрами) империи становились бывшие дипломаты, многие из них были послами во Франции (в частности, Мустафа Решид-паша). Мехмед Эмин Рауф-паша и Мехмед Фуад-паша вообще поддержали интервенцию Франции на стороне местных христиан (!) в Османском Ливане в 1860 году.

Французам же сотрудничество с Османами помогало нивелировать угрозы восстания на религиозной почве. Понятно, что местные джихады продолжали появляться, но большую часть XIX века французские колониальные власти справлялись с местным сопротивлением. Султан, как халиф правоверных, мог стать источником проблем для колонизаторов, но этого не произошло. Генерал-губернатор Алжира Жюль Камбон даже добыл от шерифа Мекки фетву (правовое разъяснение), объявлявшую легитимным подчинение мусульман немусульманским правителям. Фетва была принята целевой аудиторией неоднозначно (нейтрально в Магрибе, позитивно в Гвинее и Кот д’Ивуар, проигнорирована во Французском Судане), но всё же это был успех. Позднее, в 1916 году в ходе войны с Османами, шериф Мекки вместе с другими лидерами Аравийского полуострова объявил о независимости от Османов, так что теоретическая угроза легитимного джихада была ликвидирована.

Отношения начали портиться уже в конце XIX века, после раздела Африки, в котором Османы также принимали участие, пусть и в качестве второстепенных партнёров. Со временем они осознали, что ни Англия, ни Франция не станут уважать суверенитет Порты в Ливии, поэтому начали готовить почву для восстаний ордена Сануситов в Ливии и туарегских племён в Мали. Успех этих предприятий был ограничен, но динамика этих конфликтов позволяет нам предположить, что веком ранее работа Османов на этом направлении могла бы принести европейцам куда больше вреда.

Заключение

Французское завоевание части исламского мира не всегда протекало гладко — фиаско Ксавье Копполани в Мавритании служит тому примером. Но их методичные и упорные действия привели к значительному успеху. В анализе исламской политики англичан мы отметили основные уроки их правления, и вместо того, чтобы повторяться (многое из того, что верно для англичан, было верным и для французов), здесь отметим наиболее сильные стороны французов, тем более что их «прямой» опыт куда более применим в российских условиях.

Во-первых, исследования и фундаментальный анализ — это залог долгосрочного доминирования. Французские власти тратили серьёзные ресурсы на изучение языков, истории и культур покорённых народов. Французские исламоведы вообще до сих пор являются одними из лучших в мире. При колониальной администрации и армии в Африке всегда было множество гуманитарных экспертов и специалистов, на основании аналитических записок которых формировалась политика в отношении завоёванного населения. И как можно увидеть, она была во многом успешной.

Во-вторых, прямое управление и чёткая иерархия — это наиболее предпочтительный вариант при управлении чужеродным населением. Английский «манипулятивный» путь имеет риски потери управляемости, а французы показали, что можно управлять напрямую при не сильно больших издержках. Кадии на зарплате, медресе за государственный счёт, всё под прямым государственным контролем при соучастии экспертов.

В-третьих, бархатная перчатка «талейрантности» должна скрывать железный кулак. Англичане не злоупотребляли военной силой — в основном потому, что ресурсы не позволяли (их империя строилась коммерсантами для коммерсантов). Французы часто применяли войска для разрешения противоречий не потому, что не умели работать тоньше. Просто иногда компромисс сегодня грозит обернуться большими потерями послезавтра. Колониальные войска жёстко зачистили всех минимально нелояльных вождей на севере и западе Африки без оглядки на «добрую память» и временные выгоды.

В-четвёртых, никогда не забывайте, что вы империалист, и уничтожайте альтернативные источники власти. Всё самоуправление в мусульманских колониях было сконцентрировано на низовом уровне, и единственной крупной и влиятельной партией с большими ресурсами всегда была одна лишь колониальная администрация. Даже в Марокко, где французы де-юре работали на укрепление султанской власти, окончательное решение всегда оставалось за ними. В интересах султана было соглашаться с ними во всём, но не согласиться он не мог.

В-пятых, найдите себе слабого младшего партнёра со стороны для успокоения местного населения и обоснования ваших претензий. Во французском случае это была Османская империя, которую можно назвать внешним источником легитимности французских колонизаторов в глазах их мусульманских подданных. Именно поэтому во французских владениях так никогда и не реализовалась крайне логичная идея единого освободительного джихада — местные сражались сами по себе, а директивы из центра исламского мира вы уже видели. Когда пришло время ликвидации халифата, сама Франция в глазах своих мусульманских подданных обладала достаточным авторитетом как мусульманская держава.

Шестое: «не можешь остановить — возглавь и наблюдай». Учитывая значение паломничества в Мекку для мусульман, было бы неразумно ему препятствовать. Французы и не делали этого — напротив, они спонсировали его и обращали себе на пользу. И получили возможность мониторить настроения мусульманских подданных.

Седьмое, многоходовые комбинации, направленные на выключение завоеванного населения из чужих культурно-политических проектов, всегда стоят потраченных времени и усилий. Здесь мы апеллируем к опыту аккуратной «деарабизации» Западной Африки, в результате чего французы снизили угрозу возникновения общемусульманского антиколониального сопротивления. Джихад в зоне Сахеля даже сегодня не встречает симпатий со стороны чёрного населения региона, хотя потенциал у этой идеи колоссальный. В Алжире французы успешно выделили и развили идентичность кабилов, которые ныне являются головной болью для независимого правительства страны.

И, наконец, восьмой урок: колонизаторы на войне своих не бросают. «Свои» — это не только солдаты, но и те группы населения, которые добровольно перешли на вашу сторону. Во французских колониях это были евреи, марониты, копты, мулаты и туземцы при католических миссиях. Многих из них вознаградили за службу либо эмиграцией в метрополию после эвакуации, либо помогли занять хорошее положение в структуре местного общества. В любом случае, эти классы будут оставаться вашим рычагом в местной политике: во всех переворотах и контр-переворотах в бывших африканских колониях, в которых были замешаны французские спецслужбы, принимали участие ветераны французской армии из числа туземцев. Да и «арабистику» во Франции помогли выстроить копты и коллаборационисты из числа мамлюков.

Таковы уроки исламской политики Франции. Колониальные неудачи французов связаны либо с отсутствием внятной политики на этом направлении (Тунис), либо с конфликтом между исламским самоуправлением и светским образованием (Алжир), либо с европейской поселенческой угрозой (опять-таки Алжир). Но главным образом коллапс её могущества и в Азии, и в Африке был продиктован расизмом, который для лояльных французам небелых солдат и интеллектуалов был одинаково оскорбителен.

Но основные уроки были усвоены, пусть и высокой ценой. Поэтому Франция и сегодня продолжает присоединять новые мусульманские регионы по мере необходимости — и успешно ими управляет, не теряя светского характера самой метрополии.

После блокировки российскими властями «Спутнику» как никогда нужна ваша поддержка. Пожалуйста, поддержите нас посильным денежным переводом или покупкой подписки. У нас нет и никогда не было никаких других спонсоров, кроме вас — наших читателей. Спасибо!

Список использованных источников:

Sean Hanretta «Islam and Social Change in French West Africa: History of an Emancipatory Community»

Robert Launay, Benjamin F. Soares «The formation of an ’Islamic sphere’ in French Colonial West Africa»

Jennifer E. Sessions «By Sword and Plow: France and the Conquest of Algeria»

Amira Bennison «Jihad and its Interpretation in Pre-Colonial Morocco: State-Society Relations during the French Conquest of Algeria»

Muriam Haleh Davis «Amis du Progrès: Race and Islam in Colonial Algeria and Contemporary France»

Ellen Amster «Medicine and the saints: science, Islam, and the colonial encounter in Morocco, 1877-1956»

Andrew Arsan «Interlopers of empire: the Lebanese diaspora in colonial French West Africa»

Christopher Harrison «France and Islam in West Africa, 1860-1960»

Edmund Burke III «Prelude to Protectorate in Morocco: Pre-Colonial Protest and Resistance, 1860-1912»

Ghislaine Lydon «On Trans-Saharan Trails: Islamic Law, Trade Networks, and Cross-Cultural Exchange in Nineteenth-Century Western Africa»

Julia A. Clancy «Smith-Rebel and Saint: Muslim Notables, Populist Protest, Colonial Encounters (Algeria and Tunisia, 1800-1904)»

Martin A. Klein «Slavery and Colonial Rule in French West Africa»

Mary Dewhurst Lewis «Divided Rule: Sovereignty and Empire in French Tunisia, 1881–1938»

Mohamed Daadaoui «Moroccan Monarchy and the Islamist Challenge: Maintaining Makhzen Power»

Ousmane Oumar Kane «Beyond Timbuktu: An Intellectual History of Muslim West Africa»

Ruth Ginio «French Colonialism Unmasked: The Vichy Years in French West Africa»

Matthew S. Hopper «Slaves of One Master: Globalization and Slavery in Arabia in the Age of Empire»

Abd Al-Rahman Jabarti «Napoleon in Egypt: Al-Jabarti’s Chronicle of the French Occupation, 1798»

Juan Cole «Napoleon’s Egypt: Invading the Middle East»

Michael Winter «Egyptian Society Under Ottoman Rule 1517-1798»

Nina Burleigh «Mirage: Napoleon’s Scientists and the Unveiling of Egypt»

William R. Roff «Customary Law, Islamic Law, and Colonial Authority: Three Contrasting Case Studies and their aftermath»

Allan Christelow «The Muslim Judge and Municipal Politics in Colonial Algeria and Senegal»

Наполеон Бонапарт «Кампании в Египте и Сирии (1798-1799 гг.)»

Anne Wolf «Political Islam in Tunisia: the history of Ennahda»

Dennis D. Cordell «No liberty, not much equality, and very little fraternity: The mirage of manumission in the Algerian Sahara in the second half of the nineteenth Century»

Michael A. Gomez «Muslims in Early America»

Christine Isom-Verhaaren «Allies with the Infidel: The Ottoman and French Alliance in the Sixteenth Century»

John Glover «Sufism and Jihad in Modern Senegal: The Murid Order»

Jean Suret-Canale «French Colonialism in Tropical Africa 1900–1945»

Ruth Ginio «The French Army and Its African Soldiers «The Years of Decolonization»

Sükrü Hanioglu «A Brief History of the Late Ottoman Empire»

Doğan Gürpinar «Ottoman Imperial Diplomacy: A Political, Social and Cultural History»

Benjamin Claude Brower «Rethinking Abolition in Algeria. Slavery and the „Indigenous Question“»